Нет, это не потому что я считаю это чем-то достойным лежать везде и всюду. Просто дневник это самое место для дневниковых записей.
К тому же там будут добавляться новые куски, которые я вряд ли буду постить где-то еще.
16 лет
Я засматриваюсь на пылинки в лучах вечернего солнца, бьющего в перекресточные окна, и в сами окна: на облака и голубое небо, любуюсь ими, рассеянно наматывая на палец прядь волос, и не сразу слышу, что меня окликают.
- О чем ты задумалась? - спрашивает Турок.
- О небе. О том, как хорошо, наверное, быть птицей. Лететь куда хочешь... Теплые страны, чужие города. Как думаешь, Сорока? - я, наконец, отрываю взгляд от окна: Турок сидит напротив меня на подлокотнике дивана, в венке из одуванчиков на голове, с желтым от пыльцы носом, красивый, как летний вечер и такой же легкий. Я ловлю его взгляд и знаю, что сейчас мои глаза показались ему желтыми. Сорока на полу, маленькая рыжая и серьезная, похожа на нахохлившуюся птичку.
- Наверное, хорошо, - говорит она, - если тебя кот не съест.
Рассеянно киваю, вспоминаю сегодняшний день. Я люблю позднюю весну, когда на улице тепло и можно целый день торчать во дворе, глядя на облака и плетя первые венки, или просто дремать на солнце, рискуя обгореть. Как-то так мы сегодня и развлекались: гладили всех окрестных котов, кормили птиц хлебными крошками, насобирали веток на ловцы снов и уснули, расстелив на траве одеяло. На обратном пути поймали мелкую, и вот, сидим на перекрестке, день клонится к закату, но ведь у нас еще целый год таких дней, некуда торопиться.
- Мне нужно кое-что тебе показать. - Говорю я Сороке. - Но это большая тайна.
В ее глазах радостное предвкушение.
Турок помогает мне перебраться на пол – я до сих пор не люблю вылезать из коляски самостоятельно, да и залезать тоже – я отыскиваю в сумке потертую колоду таро.
- Когда я уйду, она станет твоей, - говорю я, невольно повторяя слова той, другой, - когда-то она так же досталась мне, и той, что была до меня...
Я хорошо помню ее, остроглазую, хриплоголосую и красивую, говорящую с чудным акцентом, ругающую все и вся. Я хорошо помню две истины, которые она внушала мне чаще всего. Я нарушила обе, и ни разу не пожалела об этом.
Проходящий мимо Дурман, точно волна смывает за собой Турка и притаившихся по углам мальков. Светлоликий любимец детей, зачем тебе столько душ? Все они попали в твои сети, на всех тебе хватает времени, но им мало... Любишь ли ты хоть кого-нибудь из них? Сколько детских сердец ты разобьешь? Я не спрошу об этом ни тебя, ни кого-то другого. Ведь дела чужого вожака меня не касаются.
Встряхиваю головой, обращая взгляд к Сороке.
- Почему именно мне? - спрашивает она.
- Тебя выбрали карты. Они всегда сами выбирают... К тому же ты тоже птица, как и я, а двум птицам всегда проще найти общий язык.
- Птицам в клетке... - бормочет она.
- Это не клетка. Это гнездо. А клетка здесь - я провожу рукой по ее голове, улыбаюсь, перебираю ее волосы. - Двигайся сюда, я заплету тебя. - Предлагаю я, и, когда она подбирается ближе, вплетаю в рыжие косички свою летнюю радость и прикосновение кошачьей шерсти, свою любовь к Дому и к младшим и хорошие теплые сны, не тайные - здесь я этого не умею, просто теплые.
До позднего вечера я рассказываю ей о значениях карт и разных раскладах, а когда она просит меня погадать ей, я молюсь Дому, что бы ее судьба оказалась счастливой.
Небо темнеет, звонят к ужину. Я прощаюсь с Сорокой до завтра и еду к столовой, Дом тих, хоть и шумен. Я чувствую, что это затишье перед бурей, но оно должно продлиться долго, почти до самого выпуска. Впереди у нас лето полное чудес, белых ракушек в протянутых, пенных ладонях моря, теплых волн и вечерних костров, следом будет осень - разноцветие листьев во дворе, облака цвета сепии, моросящие дожди, от которых сыреют сухари и приходится смазывать Цеппелин в два раза чаще, зима - время теплых шалей и свитеров, долгих историй о заколдованных принцессах, время, когда в чужой спальне вместе с чаем гостям предлагают шерстяные носки, а воду кипятят в два раза чаще обычного. О весне я не думаю. Это будет горькое время, неизбежное и грустное.
Ближе к отбою, когда я полулежу на полу, а голова Турка покоится на моих коленях, я понимаю, что тревожило меня весь день. Это все птицы. Я смотрю на них, и меня тянет к небу, хочется взлететь, уйти в штопор, с хохотом приземлиться на ветку дерева, поймать мышь потолще и съесть ее. Хочется Не сюда. Я и так прыгаю слишком часто и надолго, но мне всегда мало... Я люблю прыгать. Просто потому, что там я могу все, чего хочу. Там я чувствую себя целой.
"Дары Дома обманчивы, - говорила она, - будь осторожна, дитя и не доверяй ему. Кто знает, куда они могут тебя завести?" И я не доверяла ему, ровно до тех пор, как ветер впервые наполнил мои крылья. Крылья, которые он дал мне.
Геката была мудра. Наверное, я зря не слушала ее, но... Лучше я ошибусь, потеряю то, что у меня есть, но сейчас я буду счастлива. Гораздо счастливей, чем она.
"Никогда не верь мужчинам". - Было ее вторым любимым правилом. Она вбивала его в мою пустую голову через день.
Этого правила я придерживалась дольше, чем первого. Лет на пять, может чуть меньше. Наверное, я тогда неслучайно опоздала на завтрак, как неслучайно все, что происходит с нами. Была поздняя осень, и выбираться из-под одеяла жутко не хотелось. В столовой мое место было уже занято, и я приткнулась на первое попавшееся. Подняла взгляд и забыла, зачем я сюда приехала. Меня поразила не его красота, многие дети Дома красивы; меня поразило лето в его глазах. Я люблю лето больше других времен года, и, увидев его дождливой осенью, я не могла не влюбиться. Впрочем, там было многое помимо лета, но это не то, о чем можно просто сказать вслух.
Я рассеяно перебираю волосы Турка, заплетаю и расплетаю, пока он не начинает засыпать.
- Ты меня усыпляешь. - Бормочет он, ловя мои руки. - А мне еще предстоит серьезный разговор...
Глядя, как он зевает, начинаю зевать сама, минут пять отражаем друг друга, потягиваясь, позевывая и щурясь, наконец, волевым усилием, прекращаем это безобразие.
- С Дурманом?
Он кивает.
- Как там его детеныш?
- Неплохо. - Уклончиво отвечает Турок. - Только не называй ее так при Дурмане.
Я не понимаю, зачем вожаку Пик беспокойная рыжая младшая. Я вообще плохо понимаю его. Есть в Дурмане какое-то несоответствие, странная и совершенно чудовищная несостыковка, если я найду ее, загадка будет решена, но мне видимо, не суждено. К тому же, наверное, я просто боюсь его. Хотя я не смогла бы внятно объяснить почему. В нем нет зла, нет агрессии, так почему же пиковый вожак пугает меня гораздо сильнее, чем тот же Скоморох, от которого мне пару раз доставалось, или Пятница, от которого так и тянет опасностью?
К тому же там будут добавляться новые куски, которые я вряд ли буду постить где-то еще.
16 лет
Я засматриваюсь на пылинки в лучах вечернего солнца, бьющего в перекресточные окна, и в сами окна: на облака и голубое небо, любуюсь ими, рассеянно наматывая на палец прядь волос, и не сразу слышу, что меня окликают.
- О чем ты задумалась? - спрашивает Турок.
- О небе. О том, как хорошо, наверное, быть птицей. Лететь куда хочешь... Теплые страны, чужие города. Как думаешь, Сорока? - я, наконец, отрываю взгляд от окна: Турок сидит напротив меня на подлокотнике дивана, в венке из одуванчиков на голове, с желтым от пыльцы носом, красивый, как летний вечер и такой же легкий. Я ловлю его взгляд и знаю, что сейчас мои глаза показались ему желтыми. Сорока на полу, маленькая рыжая и серьезная, похожа на нахохлившуюся птичку.
- Наверное, хорошо, - говорит она, - если тебя кот не съест.
Рассеянно киваю, вспоминаю сегодняшний день. Я люблю позднюю весну, когда на улице тепло и можно целый день торчать во дворе, глядя на облака и плетя первые венки, или просто дремать на солнце, рискуя обгореть. Как-то так мы сегодня и развлекались: гладили всех окрестных котов, кормили птиц хлебными крошками, насобирали веток на ловцы снов и уснули, расстелив на траве одеяло. На обратном пути поймали мелкую, и вот, сидим на перекрестке, день клонится к закату, но ведь у нас еще целый год таких дней, некуда торопиться.
- Мне нужно кое-что тебе показать. - Говорю я Сороке. - Но это большая тайна.
В ее глазах радостное предвкушение.
Турок помогает мне перебраться на пол – я до сих пор не люблю вылезать из коляски самостоятельно, да и залезать тоже – я отыскиваю в сумке потертую колоду таро.
- Когда я уйду, она станет твоей, - говорю я, невольно повторяя слова той, другой, - когда-то она так же досталась мне, и той, что была до меня...
Я хорошо помню ее, остроглазую, хриплоголосую и красивую, говорящую с чудным акцентом, ругающую все и вся. Я хорошо помню две истины, которые она внушала мне чаще всего. Я нарушила обе, и ни разу не пожалела об этом.
Проходящий мимо Дурман, точно волна смывает за собой Турка и притаившихся по углам мальков. Светлоликий любимец детей, зачем тебе столько душ? Все они попали в твои сети, на всех тебе хватает времени, но им мало... Любишь ли ты хоть кого-нибудь из них? Сколько детских сердец ты разобьешь? Я не спрошу об этом ни тебя, ни кого-то другого. Ведь дела чужого вожака меня не касаются.
Встряхиваю головой, обращая взгляд к Сороке.
- Почему именно мне? - спрашивает она.
- Тебя выбрали карты. Они всегда сами выбирают... К тому же ты тоже птица, как и я, а двум птицам всегда проще найти общий язык.
- Птицам в клетке... - бормочет она.
- Это не клетка. Это гнездо. А клетка здесь - я провожу рукой по ее голове, улыбаюсь, перебираю ее волосы. - Двигайся сюда, я заплету тебя. - Предлагаю я, и, когда она подбирается ближе, вплетаю в рыжие косички свою летнюю радость и прикосновение кошачьей шерсти, свою любовь к Дому и к младшим и хорошие теплые сны, не тайные - здесь я этого не умею, просто теплые.
До позднего вечера я рассказываю ей о значениях карт и разных раскладах, а когда она просит меня погадать ей, я молюсь Дому, что бы ее судьба оказалась счастливой.
Небо темнеет, звонят к ужину. Я прощаюсь с Сорокой до завтра и еду к столовой, Дом тих, хоть и шумен. Я чувствую, что это затишье перед бурей, но оно должно продлиться долго, почти до самого выпуска. Впереди у нас лето полное чудес, белых ракушек в протянутых, пенных ладонях моря, теплых волн и вечерних костров, следом будет осень - разноцветие листьев во дворе, облака цвета сепии, моросящие дожди, от которых сыреют сухари и приходится смазывать Цеппелин в два раза чаще, зима - время теплых шалей и свитеров, долгих историй о заколдованных принцессах, время, когда в чужой спальне вместе с чаем гостям предлагают шерстяные носки, а воду кипятят в два раза чаще обычного. О весне я не думаю. Это будет горькое время, неизбежное и грустное.
Ближе к отбою, когда я полулежу на полу, а голова Турка покоится на моих коленях, я понимаю, что тревожило меня весь день. Это все птицы. Я смотрю на них, и меня тянет к небу, хочется взлететь, уйти в штопор, с хохотом приземлиться на ветку дерева, поймать мышь потолще и съесть ее. Хочется Не сюда. Я и так прыгаю слишком часто и надолго, но мне всегда мало... Я люблю прыгать. Просто потому, что там я могу все, чего хочу. Там я чувствую себя целой.
"Дары Дома обманчивы, - говорила она, - будь осторожна, дитя и не доверяй ему. Кто знает, куда они могут тебя завести?" И я не доверяла ему, ровно до тех пор, как ветер впервые наполнил мои крылья. Крылья, которые он дал мне.
Геката была мудра. Наверное, я зря не слушала ее, но... Лучше я ошибусь, потеряю то, что у меня есть, но сейчас я буду счастлива. Гораздо счастливей, чем она.
"Никогда не верь мужчинам". - Было ее вторым любимым правилом. Она вбивала его в мою пустую голову через день.
Этого правила я придерживалась дольше, чем первого. Лет на пять, может чуть меньше. Наверное, я тогда неслучайно опоздала на завтрак, как неслучайно все, что происходит с нами. Была поздняя осень, и выбираться из-под одеяла жутко не хотелось. В столовой мое место было уже занято, и я приткнулась на первое попавшееся. Подняла взгляд и забыла, зачем я сюда приехала. Меня поразила не его красота, многие дети Дома красивы; меня поразило лето в его глазах. Я люблю лето больше других времен года, и, увидев его дождливой осенью, я не могла не влюбиться. Впрочем, там было многое помимо лета, но это не то, о чем можно просто сказать вслух.
Я рассеяно перебираю волосы Турка, заплетаю и расплетаю, пока он не начинает засыпать.
- Ты меня усыпляешь. - Бормочет он, ловя мои руки. - А мне еще предстоит серьезный разговор...
Глядя, как он зевает, начинаю зевать сама, минут пять отражаем друг друга, потягиваясь, позевывая и щурясь, наконец, волевым усилием, прекращаем это безобразие.
- С Дурманом?
Он кивает.
- Как там его детеныш?
- Неплохо. - Уклончиво отвечает Турок. - Только не называй ее так при Дурмане.
Я не понимаю, зачем вожаку Пик беспокойная рыжая младшая. Я вообще плохо понимаю его. Есть в Дурмане какое-то несоответствие, странная и совершенно чудовищная несостыковка, если я найду ее, загадка будет решена, но мне видимо, не суждено. К тому же, наверное, я просто боюсь его. Хотя я не смогла бы внятно объяснить почему. В нем нет зла, нет агрессии, так почему же пиковый вожак пугает меня гораздо сильнее, чем тот же Скоморох, от которого мне пару раз доставалось, или Пятница, от которого так и тянет опасностью?